Ангст

[elera815]

Автор: ......... Миссис Хикс
Название: .......Колыбель
Фэндом: ..........DW
Жанр:..............ангст, ужасы
Размер: ........ мини
Дисклеймер:....не имею, не мое.
Рейтинг: .......PG-13?
Пейринг: ........Доктор/Мастер
Саммари: Мастер вернулся на родную планету.
Комментарий автора: рекомендую сочетать чтение с прослушиванием этой композиции: John Murphy– 28 Theme
Предупреждение: 1. написано под впечатлением от стиля Джойса
2. небечено
3. много смертей
4. истерично

я предупреждала

Бродяга по окисленным тротуарам, ночной хозяин городской помойки. Стук его палки отвратителен, глух. Монотонный, утомленный. Вечный механизм, разбитый о стены родного дома. Дома. Юный бродяжка и мерзкий старик – все одно лицо, все в одном механизме, и рваные стрелки его, рваные руки старика алеют на полу. Железные руки. Или руки в железе? Руки в желе? Малиновое? Двигаются.
У Доктора в руке нежно подрагивает револьвер. Палец на спусковом крючке. Холодный? Вероятно – да. Жутко холодный. Дрожит, но не долго.
Откровение – это исповедь. Я готов поставить сотню на то, что откровение – это дуло револьвера, направленного мне аккурат между бровями.
Засунутое в рот?
Между бровями. Ну ладно, пусть будет между. Дырка. Глаз. Порой говорит лучше любого телепатического контакта. Такой краткий интимный момент. Еще немного – и истома. Грудь мою прострели. Голову не тронь! Без сердца справлюсь, без сумасшествия – нет.
Если плащ Доктора пропахнет дымом погребального костра, он не заменит его на другой, он пойдет стирать его в озере из слез девственниц, и сам будет рыдать, как голодный младенец. Он же трусишка. Не нажмет на курок! Малодушный, убогий, жалкий! Предатель, шут! Трус! Трусливый…
Вор!
Запахи родного дома дразнят, сводят с ума. Знать бы, когда этому наступит предел.
Если они возьмут с собой…там будут железные руки. Перчатки.
Доктор никогда не любил малиновое, красную траву. Летняя трава на холмах за имением отца, весной рождаясь, желтая.
Он любит желтые бананы. Я знаю. Харкнесс рассказал, он выплевывал свои пошлые шуточки с кровью.
Перед моим носом блестит дуло револьвера, верно, оно всегда там было, стоило только приглядеться и краем глаза поймать чертов прицел. Увидел? Счастлив? Вот оно, истина, исповедь. Я искал ее. Укройся от меня в платяном шкафу, малютка Роззи, сделай мне укол, Марта Джонс. Метакризис – это загадочная Донна. Прекрасно запоминаю имена. Знаю всех его спутниц, вижу их, уродливых, пошлых обезьян. И звезд сиянье им награда. Нет, что вы, что вы! Я собирался ловить букет на вашей свадьбе, как же я могу не принять приглашение?! Совет да любовь.
От могилы до могилы.
Легионы восстанут на зов мой из гроба – человеческая поэзия, человеческая музыка дает повод для раздумий.
Я знаю, что стрелки часов, отсчитывающих века – они в форме рук в железных перчатках.
Я отгрызу им руки и съем их жилы.
- Возвращайся в войну времени, Рассилон! Назад в Ад! – Доктору нравиться орать пафосные обращения.
Легионы восстанут на зов мой из гроба.
-Ты умрешь со мной, Доктор. – обещает наш любимый Президент.
- Я знаю.
Легионы восстанут, воспрянут, изыдят, изыдут?
- Убирайся с дороги. – говорю я Доктору.
Совет вам да любовь. Что толку от такого безумца как я? Я не могу скрыться, я слишком жалок для этого. Я уже не могу.
- Убирайся с дороги. – говорю.
Меня следовало застрелить. С трудом перекричу барабаны, с трудом устою на ногах, с трудом выстрелю. Грех не нажраться банановой водки и в синей будке по просторам Вселенной, подобрать цыпочку по вкусу. В переносном смысле, он их не ест. Пьет их слезы, слезы их куриц-матерей.
Живи, Доктор, должен же быть в этой части света психопат, подобный мне.
- Убирайся с дороги. – приказываю я. – Вы сделали это мне! – рычу на Рассилона и на всех галлифрейцев, которых различаю сквозь пелену слез. – Вся моя жизнь - вы создали меня! Раз! Два! Три!.. Четыре!..
Планета возвращается домой, в колыбель, и я вместе с ней. Я подаю на колени, сжимая голову руками, а повсюду бьет свет, мир шатает, разрываются сотни барабанов.
Будто ракетный залп: Раз! Взрыв.
Два – взрыв!
Три – взрыв!
Четыре – меня стошнило себе на колени. Завоняло приторно кислыми кусками курятины, осколки костей изранили горло.
На плечах – шар для боулинга с тремя отверстиями: два дико таращатся, третье извергает внутренности. Голова катится. Страйк!
Вскрикиваю. Тоненько, жалобно, как в детстве. И это самый мой чудовищный вопль боли.
Рядом Рассилон. Безвольно болтается рука в железной перчатке (часовая стрелка). Вырвать жезл у президента не составляет труда. Пока бьются сердца Рассилона, не утихнут барабаны, не уйдет боли, и не перестанет течь эта гребаная кровь из этого гребанного горла.
Брошенный шмоток мяса голодному бешенному псу. Рассилон протестует, когда я опрокидываю его на спину.
- Жаль, не смогу тебя съесть. – шепчу ему, и он пытается отодвинуться, я окропляю его лицо алым. – Отдай ее мне. Отдай. – срываю с него перчатку.
- Тебе не выбраться отсюда. Ты сдохнешь тут вместе со всеми, трусливая скотина.
Перчатка с легкостью пронзает грудь, и я уже не помню, была ли это его реплика, или моя. Стальные пальцы лопают сердца как рыбьи пузыри. Эта гадина, эта тварь бессмертная. Мне хочется забиться в истерике, покатиться по полу, но я только сильнее сдавливаю сердца.
Тело передергивает, на секунду скидываю плоть, а потом все возвращается, цело, исцеленное.
Прикрываю глаза, прижимаюсь к телу Рассилона и слушаю блаженную страшную тишину.
Белый туман рассеивается. Немая сцена. Толпа галлифрейцев смотрит на меня, замерев у подножья трибуны. Церемониальные одежды сливаются в багряное море.
Я что, произвожу плохое впечатление?
Где мы все сейчас? Кто мы все? Это место… это время…предпочтительнее стать одной из обезьян, облачиться в человеческую шкуру, чем остаться тут, в эпицентре девятого круга. Доктор предупреждал: Адская колыбель, Дитя Кошмара, Орда Травести, все межгалактическое дерьмо на одной планете. Здесь все сгорит. Боже мой, я…
- Я дома. – говорю я. – Дом. Милый дом.
***
Ранним утром последнего мертвого дня, в рассветные минуты, когда Паноптикон, покрытый метровым слоем пепла, блистал через редкие просветы, когда ветер уносил с гробницы Рассилона хлопья серой пыли, из-под искореженной норы выполз местный грызун, поднял мохнатую мордочку и принюхался. Запах смерти, доносившийся со стороны Паноптикона, усилился в десятки раз и стал практически невыносим. Зверек сморщил мокрый черный носик, провел по нему лапой, счищая налипший пепел, и отвернулся. С востока тянуло металлом. Надвигалась флотилия далеков. Болью отдавал Запад и Юг. Грызун вернулся в свою черную нору. Потому что идти дальше было некуда.
Рассвет достиг купола.
Внутри царил хаос. Внешние динамики Цитадели хрипели и издавали отвратительные звуки. Таймлорды, пробегавшие мимо, пригибались к самой земле, закрывая головы руками. Где-то кричали. Кто-то игнорировал стенания системы оповещения, глядя на окна пустыми глазами. Все равно. Уже все равно.
Советник Рассилона достиг нужной ему двери и замер.
Ну что же вы, заходите…
Динамики крякают, фыркают, мембраны передергивает, подбрасывает. Я бью по приборной панели.
- Думал, вы никогда не решитесь зайти.
- Мастер,..
- Ш-ш-ш. – подмигиваю. – Любопытно.
Советник таращиться на мои руки. Мои пальцы как в паутине запутались в клочьях седых волос предсказательницы. Так мерзко, так смеяться хочется. Влажные руки. Рвать плоть. Зубами! Пальцами! Есть! Откусывать. Смеяться.
- Ш-ш-ш. – повторяю я. Улыбка растягивает щеки. Кручу консольный регулятор, и Паноптикон наполняется душераздирающим скрежетом. В двери вламываются другие. В дверях мои враги.
- Слышите? – смеюсь я. – слышите? Почти. Еще немного, практически поймал… чуть-чуть…
Таймлорды сжимаются в комок, звук ужасен. Я, пританцовывая, управляюсь с рычагами и кнопками так, будто наигрываю приятный слуху этюд. Хлопаю по панели, на пол летит старческая кисть руки.
- Осталось еще немного. Вот-вот поймаю. – обещаю я
- Пожалуйста. – стонет измученный Советник.
- Да не переживай ты так! – ору я. Толкаю рычаг до упора. – И-и-и, да здравствует теле-деградация!
Удовлетворение, предвкушение. Контрольная кнопка. Паноптикон наполняется детской музыкой.
«Тинки-винки, Дипси, Ляля, По»
- У вас даже нет Моцарта. – сокрушаюсь я. – не удивительно, что все, что вы придумали, это массовое самоубийство. Вышагиваю в такт песенки. Беру лицо Советника в свои руки, опутанные выдранными волосами, поворачиваю его голову. Поворачиваю.
Боже мой, о, Боже мой, о Боже мой. Поворачиваю.
И следующему, и третьему, и четвертому. Всем. Грызу. Рву. Ненавижу.
Я не хочу, пожалуйста, заберите меня… Доктор!
Температура тела меняется, жар отступает волнами. Это состояние самого худшего момента в твоей жизни. Это оно. Когда внутри тебя все горит и леденеет. Когда чужая кровь на пальцах высыхает, она неприятно стягивает кожу. Нужно просто делать так, чтобы она не высыхала. Еще и еще. Я бегу по дорогам, бегу по коридорам, сверкая костями, под детскую глупую песенку. Слезы срываются со щек серебром.
Меньше сил, быстрее шаг.
Они все виновны, и я их наказываю.
Когда да Цитадели доходит первая взрывная волна, стекла разлетаются, словно черная от огня бумага, я падаю, поднимаюсь и вновь бегу.
Рядом со мной справа бежит Тета. Я не смотрю вперед, я смотрю на него и рискую сорваться в какую-нибудь пропасть, в сердце Матрицы, например, ведь архитектура таймлордов всегда была отвратительной.
Тета не отстает. Вторая взрывная волна подбрасывает его легкое тело, и волосы его и сам он – черная обгоревшая бумага, призрак.
Заплетаются ноги. Те, кого я встречаю на своем пути, уже потеряли свой рассудок, они стали пустыми куклами в смешных головных уборах. Когда в них попадает удачливый далек, они валятся наземь, будто в уютную постельку.
«Тинки винки. Ляля. По.»
«Ляля. По.»
По галерее летит скелет. Это я, это то, что от меня осталось, «периоды плоти» почти исчезли. Костям неудобно бежать. Кости рассыпаются.
Я подхватываю кого-то и вцепляюсь зубами в горло, пью что-то живительное, теплое. Потому что костям не пробежать далеко, я бы… но я не могу, я остался один, вы понимаете?
Следующая взрывная волна вырывает жертву из моих рук. А потом из-за поворота выплывает проклятый далек, смотрит на меня синим, а я бегу, не останавливаясь, прямо на него, перелетаю, и стреляю ему в спину.
Сижу вот так, замерев, пригнувшись, выставив вперед перчатку, как ниндзя после атаки, а все потому что, наконец, увидел, что там за моей спиной.
Это было моим домом. Теперь это страшно. Теперь все малиновое и горит.
Архив, напоминаю я, соберись, хороший мой, архив.
Я никогда не говорил тебе, Доктор, что в мире есть сотни вещей, тысячи вещей, которые мне дороже чем ты. Я никогда не говорил тебе, что ты для меня просто проходящие событие. Я никогда не говорил тебе, что ты мне безразличен. Так почему же ты оставил меня здесь одного? Кого ты летишь спасать вместо меня?
Архив открыт, доступ в базу Матрицы свободен. Я запираюсь. Дотягиваюсь до кнопки активации нужного мне файла, и падаю, силы мои иссякли.
На полу лежат кости с огромными от ужаса зелеными глазами. Должно быть, это очень смешно, да? Да?
А мне так страшно умирать. Господи, если ты есть, мне так страшно.
Я всего лишь кости. Экран раскрашивает стены крохотной комнатки в нейтральные спокойные тона.
В «период плоти» я кое-как сворачиваюсь клубком. На экране юный Тета сдает свой первый экзамен, Тета чуть постарше выступает с докладом, вот Тету собираются отчислять, вот Тета меня обнимает. А вот уже и Доктор, куда-то спешащий, кому-то улыбающийся.
Забудьте все, что вы слышали о смерти. Она не такая. Я не могу принять ее, да никто не сможет. Никто не закроет глаза в ожидании. Я не хочу, я против!
Горит Галлифрей, огонь пожирает дома и людей, пылает мертвая природа. Шерсть земляных зверей начинает плавиться без прямого контакта с огнем.
Но синяя телефонная будка преодолеет любые преграды. Ее звучание, ее дыхание не спутать ни с чем. И свет, бьющий изнутри.
Родные руки подхватывают меня, любимый голос шепчет, что знает, как меня спасти, как обратить процесс. Меня вносят в Тардис, меня успокаивают.
С руки снимают железную перчатку. Баюкают, это «период плоти» - и меня целуют в лоб в слипшиеся розовые волосы, не брезгуя, нежно, так как мне нужно.
И мы улетаем, я чувствую, как мы поднимаемся над этим кошмаром и устремляемся в холодные просторы космоса. Вибрирует пол Тардис, консоль недовольна моим присутствием и бурчит, проталкивая поршни. А Доктор… Доктор просто есть. Рядом.
***
Экран архива не гаснет, даже когда огонь по полу добирается до контрольного центра. На экране Десятый обнимает светловолосую девушку и улыбается.
Кости горят медленно. В зеленых глазных яблоках отражаются языки пламени. Я выгляжу смешно сейчас?
Конец.